Мы в лицах

Михаил Белов. Традиции в обществе прогресса


Предлагаем вниманию читателей текст доклада московского архитектора Михаила Белова, прочитанный им 3 ноября 2018 года в рамках выставки «Архитектурный ресурс Петербурга».

Часть первая

С определённого периода истории, а это примерно середина XVIII века, общество плавно стало переходить на декларативно гуманистический и прогрессивный вектор развития.

Тут нужно отметить, что до этого момента термин «развитие» применительно к обществу практически не применялся. Общество попросту существовало кононически: трудились, не покладая рук, на ниве многообразных традиционных ремёсел и изощрённого ручного труда; индивидуально молились ежедневно, а по воскресеньям, обязательно в храмах, совместно. Каждый член общества по отдельности мечтал прожить долгую и безболезненную жизнь и добраться до Царствия Небесного уже в виде бессмертной души, целью которой является Райское Блаженство, заработанное юдолью. Культ и культура были объединены. Какой уж тут примат развития, если жизнь каждого человека – простое поступательное этапирование с уровня на уровень, и те неизменны: «рождение – младенчество – юность – зрелость – старость – смерть». А если укоротить и оставить лишь начало и конец, то только «рождение – смерть». Личные, сакральные моменты начала и конца – приход души из небытия и уход души в вечность. Сама жизнь – малозначима, хоть и важна, как толчковая ступень. Но в конечном счёте – лишь этап достижения. Так считалось тысячелетиями. Институты Церквей осуществляли сопровождение этого пути, и «прогресс» в их деятельности практически соответствовал расколу или еретичеству.

Но с момента Реформации, уже к середине XVIII века, помеченного «просветительской философией», были выдвинуты понятия с условным и неуловимым содержанием. Перечисляю:

вначале гуманизм;

чуть позже – свобода, равенство, братство. Уже как примат общественно над частным;

и уже совсем близко к актуальному моменту появился коктейль, смесь личного и общественного: толерантность, права человека и, наконец, демократия и прогресс как итоговые цели деятельности человечества.

Страх смерти был преодолён верой в прогресс. Каждый человек в отдельности как бы делегировал свою частную вечную жизнь обществу ради прогресса. Человек смертен и что же? Зато общество постоянно меняемых поколений бессмертно, как и плоды его деятельности. Что это такое, уточнилось к настоящему моменту в истории.

Целью человечества является постоянный рост производства всего чего угодно, а сопровождающие этот рост роботизация и стандартизация есть величайшее благо. Каждый член общества в процессе жизнедеятельности становится потребителем того, что производится, а это делает его жизнь, по мнению поборников прогресса, счастливой. Больше потребления в условиях демократии – больше индивидуального счастья в условиях общественного консенсуса, который нужно утверждать в рамках демократических институтов.

Если кратко, то это итоговая идеальная модель. Её современники восприняли настолько серьёзно, что совсем недавно книга «Конец истории и последний человек» (автор Френсис Фокуяма – ред.) была объявлена культовой. Сейчас, совсем сейчас, об этом стесняются вспоминать. Но вначале радовались – на смену традиционного сакрального консенсусного культа пришёл другой – секулярный культ роста потребления и эйфория от переживания процесса этого потребления. Но тут возникли нюансы и противоречия, о которых необходимо упомянуть:

Первое:
любой рост производства сопровождается обязательным расходованием ресурсов, которые не всегда можно возобновить или успеть это сделать.

Второе:
любое производство и расходование ресурсов для его обеспечения приводит и к росту отходов этого производства, которые не всегда можно утилизовать и они копятся так же прогрессивно, как и сам процесс прогресса, ради которого всё и затеяно. Это неразлагающийся мусор и вредные для человека выхлопы в атмосферу, например.

Третье:
потребление и производство в условиях рынка и культа наживы порождает желание экономить не ресурсы, а расходы на производство. Чем больше сэкономят, тем больше заработают, тем больше потребят, тем больше эйфории от разнообразия потребления и алчности испытают, а эйфория в секулярном мире прогрессивного потребления – это и есть счастье, как совокупное, так и точечное.

Четвертое:
вместо сакрального мира религиозности и церковной ритуальности теперь с детства культивируются миры игромании, сменного потребления гаджетов и погружения в виртуальный мир, который если ещё не в полной мере заменил мир религиозный, то семимильными шагами несётся к этой цели прогрессистского развития. На смену каноническим церковным культам пришли культы так называемых «супер-героев» и «звёздных и галактических войн», которые становятся средой образного воспитания детей прогрессистского общества, у которого больше нет ни церковных, ни национальных границ, ибо оно стало суррогатным и глобальным. С центром мировой иммиграции всего прогрессистского периода на территории Северной Америки. Сюда на протяжении последних трёхсот лет съезжались представители всех религий, национальностей, культур и культов и в итоге породили суррогатного доминанта особого глобального типа, своего рода PAX AMERICANA.

Итого: приходится подводить промежуточные итоги прогрессистского цивилизационного периода в истории, который уже разменял четвёртое столетие. Применительно к общей истории доминирования человеческого вида на Земле это сравнительно немного, но результаты, кажется, оказались впечатляющими. Ресурсы израсходованы в пугающих объёмах. Речь идёт, прежде всего, о нефти, газе и пресной воде. Если так пойдёт дальше, то скоро человечество будет платить за тепло и влагу непомерную для себя цену. Питьевая вода, которая совсем недавно была доступна практически бесплатно, теперь стоит дороже нефти и газа, ради которых развязываются войны. Количество мусора, которым завален как океан, так и суша, уже равно тем континентам, которые этот океан омывает. По разнообразным относительно компетентным источникам, человечеством истреблено уже свыше 60 процентов животного мира на планете. То, что производится сейчас ради продуктов питания – это не совсем то, что добывали охотники или выращивали крестьяне. Да их, собственно, больше и не существует. Их заменили роботизированные фермерские и агропромышленные комплексы, которые на стероидах и прочих стимуляторах роста производят суррогаты для питания человечества, а их фармацевтические собратья по прогрессу так же массово производят лекарства для последующего лечения от последствий потребления этих суррогатов.

Теперь о самом потребителе, отдельном члене общества.

Если до XVIII века это были ремесленники, крестьяне и т. п., с одной стороны, и культурно-экономическая элита, с другой, то теперь это не связанные ни с ремесленными, ни с этно-историческими традициями представители глобального мира потребления. Они уже ничего сами не делают руками, кроме нажатия кнопочек виртуальной клавиатуры, разумеется. Они потребляют, в основном, продукты, сделанные роботами или дешёвой рабочей силой из далёких и непонятных стран так называемого третьего мира. Элита теперь только финансовая, даже если она сырьевая. А культурная страта, взращённая на тестах, IQ и вики-ссылках, как овощи на стероидах, превратилась в креативный класс, который в свою очередь, быстро растворяется как пузырьки кока-колы в печени прогресса.

Каковы краткие итоги трёх сотен лет торжества прогресса?

Истощающиеся ресурсы; новые и новые мусорные завалы; деклассированная общественность, виртуальная мифология вместо сакральных ценностей, которая формирует эрзац-культуру момента. Почему момента и отчего эрзац? Потому, что прогресс и его культурный авангард модернизм постоянно призывают к созиданию нового на отрицании старого и разрушении оного.

В архитектуре и строительстве, наиболее консервативных сегментах, тяготеющих к вековым традициям, которые, как перегруженные ослики, несут на себе остатки культуры, особенно заметны тяжёлые последствия последнего этапа прогрессистского момента истории – индустриально-инновационного периода (ИИП).

Часть вторая

Именно с наступлением ИИП произошло столь значительное отчуждение населения от участия в строительном процессе, что сам процесс стал восприниматься как разрушительный и даже трагический.

Как следствие этого возникли многочисленные движения по сохранению наследия любыми способами. Как итог началось отторжение специалистов в области архитектуры и строительства от культурного поля. Архитектурные сооружения перешли в поля других ягод – «недвижимости и финансовых вложений». Любое новое строительство в исторической среде широкой общественностью воспринимается как беда, рассматривается как роковое для культуры событие. Лишенный сакральной сути свой деятельности, архитектор перестал быть демиургом, его на этом поле окончательно вытеснили представители поп-культуры , масс-медиа и виртуальных ресурсов разных видов.

А главное – архитектор лишился морального авторитета носителя традиций. Никто больше не верит, что построенное на месте разрушенного восполнит потерю в полной мере. Появился отвратительный термин «новодел», который из нейтрального и безоценочного приобрел резко негативный характер. К началу XXI века возникло и стало нарастать противоречие прогрессисткой практики, сопровождаемой модернистской риторикой разрушения традиций, и общественных настроений, которые стали настальгировать по традициям. Противоречие усугублялось тем, что общественный запрос не удовлетворялся – традиционные школы были практически полностью разрушены, как и ремесленно-цеховое профессионально-техническое образование в целом. Ремесленники, которые традиционно умели производить традиционные детали для реализации, потеряли квалификацию, переквалифицировались, а потом полностью, как доярки, трубочисты, машинистки и т.п., исчезли из списка существующих традиционных профессий. Но давление вызвало в профессии фантомные боли и перманентные потуги возврата к традициям. В глобальном мире, в первый раз в новейшее время в 80-е годы в виде постмодернистских иронических обращений к историческому опыту, а затем уже на более серьёзном структурном уровне «нового урбанизма» с его квартальной застройкой и понижением этажности до приемлемого традиционным городом уровня в 5-6 этажей.

Ситуация с архитектурной профессией зависла в состоянии неопределённости. Деятельность, бывшая веками кастовой и переживающая потерю общественного уважения, вдруг спохватилась, зависнув над пропастью полного исчезновения. Строители больше не нуждаются в «главном». Они решают, что и как строить, сами. Объёмы и рынок диктуют размер и местоположение, и они равнодушны к традиции. Финансисты внутри своих цифровых диограмм роста ВВП правят этим процессом, не оглядываясь на последствия, в том числе исторические. Всё, что строится – строится так, что в пристойном состоянии не простоит и двадцати лет, но из соображений сиюминутной экономии никто не беспокоится о том, как это потом можно будет утилизовать. То, что называют «современной архитектурой», не стареет, никогда не превратится в руину и никому никогда не придёт в голову потом возрождать ржавые помойки. Таков итог ИИП.

Общественный консенсус по этому поводу разрушен, как и традиции профессиональной культуры, которые оттачивались даже не столетиями, а тысячелетиями. В сложившейся ситуации каждый принимает решение сам. Как солдат окружённой армии, лишенный командования и привычной субординации, выползает из окружения, перебираясь из окопа в окоп, между периодическими бомбежками бомбами тотальных перемен и ускорений. Сейчас не время уверенности в практической опоре на традиции, сейчас время их фактически животного выживания в агрессивном и опасном лесу вечно рвущегося вперед звероподобного, дикого и ненасытного прогресса. А обществу, которое не желает видеть в упор то, что прогресс в его жизни, как и в жизни каждого отдельного человека – это старость и смерть, нужно напоминать, что если без конца взнуздывать клячу-историю модернистским кнутом, то кляча сдохнет, так и не дождавшись светлого будущего.